Начальник управления структурных продуктов компании «Олма» Андрей Дронин — один из мастодонтов российского рынка деривативов. О том, как он торговал «на полу» Санкт-Петербургской фьючерсной биржи 20 лет назад, и о том, чем живет российский рынок опционов сегодня, г-н Дронин рассказал в интервью Financial One.
— Андрей, чем вы занимались до торговли на рынке?
— После перестройки я работал в вычислительном центре одного из питерских НИИ. Тогда у меня был доступ к копировальной и множительной технике, и получилось запустить небольшой издательский бизнес-проект. Мы печатали газеты модной тогда тематики — астрология, нумерология, мистика, сборники анекдотов. Я занимался набором текстов и собственно распространением газет, товарищ отвечал за соблюдение авторских прав и распределение зон интересов между нами и другими изданиями.
— Расскажите, как вы пришли на финансовый рынок?
— В начале девяностых отменили валютную статью, и часть моих знакомых стали торговать ваучерами и валютой. Но торговля наличной валютой была криминализована и опасна. Когда я узнал о фьючерсной бирже, то понял, что это идеальное место для меня.
— На какую биржу вы пришли?
— В 1993 году нашел для себя «Санкт-Петербургскую фьючерсную биржу». Это была сразу и торговля с плечом, и торговля в электронной системе без привлечения наличных расчетов. На площадке понравился коллектив, руководство биржи, креативность, отсутствие криминала. Сделки заключались на голосовых торгах с помощью маклера, трейдеры заполняли карточки и потом сдавали их операционисткам. Во время торгов в яме были крики и шум — именно та безумная атмосфера, которую часто показывают в фильмах. Ежедневно появлялось достаточное количество неправильно заполненных тикетов, и трейдеры оставались после торгов, чтобы исправить ошибки до клиринга. Вечерняя компания была очень неоднородна, но интересна: доктор наук, карточный шулер, психолог, фарцовщик и астролог.
— Когда для вас появились опционы?
— Буквально через неделю после прихода на фьючерсную биржу столкнулся с опционами. Если фьючерсами торговали около сотни трейдеров, то на опционной сессии было не более десяти участников. Безумно привлекала мысль, что премия от проданного опциона сразу поступает на счет, а все, что нужно потом, — «просто» постараться ее удержать. Понимание, что это совсем не просто, пришло очень быстро.
— Тяжело было торговать в яме?
— Часто задача психологически выдержать напор толпы была более важна, чем угадать правильное движение рынка.
Было важно успеть первым крикнуть и среагировать на встречную заявку. Если среагировало сразу несколько участников, то привлечь внимание маклера к себе и убедить его, что ты первый. Очень важно было не переступать грань: с одной стороны, стараться забрать себе все, что ты посчитал выгодным, а с другой — не нажить себе массу новых врагов. Личных конфликтов в те времена было более чем достаточно.
— Как выходили из этой ситуации?
— Одни трейдеры брали уроки ораторского мастерства, другие консультировались с психологами. Были те, кто читал книги по всем видам воздействия, НЛП, языку жестов. Был полный запрет на фото- и видеосъемку хода торгов участниками, потому что материалы могли стать предметом изучения специалистов и психологов. Видеозапись торгов для разбора конфликтной ситуаций хранилась в тайне, и спустя время ее стирали.
— У вас был большой счет?
— Суммы, равные цене квартиры, были тогда у многих. Деньги быстро нарастали, но так же быстро и исчезали.
— Правда ли, что вы проиграли свою квартиру?
—В 1994 году мой минус по счету был соизмерим со стоимостью квартиры. Но при этом у меня оставался существенный портфель купленных опционов call на доллар. В знаменитый «черный вторник» я занимался оформлением сделки по продаже квартиры. Сотового телефона в те годы у меня не было, поэтому после завершения сделки я по городскому позвонил на биржу и узнал о череде верхних планок и приостановке торгов. Приехав, я понял, что мои купленные опционы call были глубоко в деньгах, но чтобы зафиксировать прибыль, мне нужно продавать фьючерсы, а торги уже завершены. Я начал искать трейдеров на бирже, в офисах, в баре и заключал внебиржевые сделки. Но чтобы сделка была заведена в торговую систему, нужно было соблюсти два условия: сдать обе карточки сделки с подписью трейдеров и подтвердить наличие денег на счете. С последним пунктом и были проблемы у моих контрагентов. Пришлось скупить все запасы шоколада и алкоголя в биржевом буфете, чтобы уговорить маклера не запускать клиринг, пока я не наберу достаточного количества платежеспособных контрагентов. Но все те, кого удавалось уговорить на сделку, или оказывались разорены, или имели незначительные суммы. Это был потрясающий день: утром я думал, что банкрот, и продавал квартиру, днем я был виртуально богат и ощущал себя владельцем двух квартир. Утром следующего дня руководство биржи осознало, какое количество трейдеров не смогло выполнить свои обязательства по заключенным сделкам, и пошло мне навстречу, так что определенная часть списаний гарантийного фонда была произведена в мою пользу.
— А компании-брокеры тогда были?
— Изначально были только трейдеры. В 1994 году они начали распределяться по создаваемым брокерским компаниям. Была первая система аттестации и выдачи сертификатов трейдера. В 1995–1996 годах я с другом перемещался из одной фирмы в другую. У нас был очень существенный для того времени оборот по опционам, и нас сначала приглашали в различные брокерские компании, а потом просили уйти, так как рисковики брокеров были не в состоянии контролировать наши портфели и риски, а директора компаний опасались становиться заложниками нашего «все будет хорошо».
— Какой был оборот?
— В 1997 году трейдеры нашей компании совершали до 50% биржевого оборота фьючерсной биржи.
— Расскажите, когда вы стали маркетмейкером?
— Маркетмейкерство в Питере возникло где-то в 1996 году. Я с парой активных трейдеров подошел к руководству биржи и спросил: «Не слишком ли много мы платим биржевых сборов?» Руководство биржи пошло на переговоры и предложило нам организовать институт маркетмейкеров. У меня был первый контракт на опционах на рубль — доллар. Требования были достаточно жесткие: после совершения сделки давалось всего 30 секунд на паузу, после этого надо было снова выставить котировки по пяти страйкам. Так как торги фьючерсами и опционами велись одновременно в двух разных биржевых ямах, то появился новый вид арбитража — «ловля синтетики». Я был одним из первых, кто принес компьютер в биржевую яму. Exсel стал моим помощником и в расчете опционных премий, и в рисовании профилей портфелей на многие годы. Я знаю, что этот файл с некоторыми доработками используется многими трейдерами в ряде компаний до сих пор.
— Как вы впервые начали работать у брокера?
— В 1997 году биржа проводила очередной тендер на получение статуса маркетмейкера. Это был не первый тендер, и во всех предыдущих удавалось победить мне. Но в этот раз победила компания «Четвертое измерение». Руководство биржи объяснило свое решение и свой выбор тем, что организация надежнее одного человека. Мне не оставалось ничего другого как убедить директора компании, что только я смогу приносить ему прибыль, и устроиться к ним на работу трейдером. По сути, я выполнял те же самые функции, что и раньше, но теперь меня окружили помощники и я мог пользоваться денежными и человеческими ресурсами компании.
— Тогда вы перестали торговать на свои?
— Финансовые ресурсы компании были в разы больше, ее портфель превышал мой на несколько порядков. Я просто не имел права отвлекаться на свои деньги. С тех пор отношение к своим деньгам консервативное — только облигации и банковские депозиты.
— После вашего перехода как раз и наступил кризис?
— В 1998 году срочного рынка фактически не осталось. Почти все биржи закрылись, нам не удалось снять даже четверти денег со счетов. Мне пришлось начать торговать акциями на ММВБ.
— Куда вы перешли из «Четвертого измерения»?
— В 2000 году меня позвали на «Санкт-Петербургскую фьючерсную биржу» в качестве тестера новой торговой платформы. Я сходу выявил ряд недоработок и недочетов в системе и убедил собственников переписать платформу с нуля. Меня назначили директором по развитию биржи, около года мы создавали новую торговую платформу и сертифицировали ее.
— Примерно тогда команда Романа Горюнова (экс-глава биржи РТС) переехала в Москву...
— Да, но они работали на конкурирующей бирже «Санкт-Петербург». В то время многие мои знакомые-трейдеры переехали в московские компании.
— А вы почему не переехали?
— Я — «сова», а возможно, просто ленив, московская жизнь «жаворонка» меня не прельщала. В 2001 году меня позвали в питерскую «Элтру»: после административной работы я снова вернулся торговать опционами. Мы провели ряд встреч с Горюновым: согласовывали требования и условия к маркетмейкерству на опционах на РАО «ЕЭС». В 2001 году в «Элтре» был запущен первый робот, который торговал через Quik. Но программисты, как часто с ними бывает, сорвали сроки, поэтому первые пару недель я котировал опционы вручную, через Quik, используя для расчета премий свой любимый Exсel.
— Для разработки роботов вы нанимали людей?
— У нас была команда программистов, которых я собрал еще в 2000 году на фьючерсной бирже. Большинство из них потом перешло за мной в «Элтру». А основной костяк работает до сих пор. В «Элтре» удалось собрать хорошую команду, которая позже разошлась по рынку. Встречаясь в Москве, мы часто сталкивались с тем, что из десяти человек, сидящих за столом, семь представляют Питер.
— Помните, как вы перешли в «Олму»?
— В 2004 году Андрей Белинский ушел из биржи РТС в «Олму», и мы с ним и с собственником компании договорились, что для торговли на срочном рынке, разработки арбитражных и котировальных роботов создается питерское отделение компании.
— У «Олмы» стоят прямые подключения в Москве? Быстрые ли роботы?
— Разумеется, все роботы стоят на серверах в дата-центре биржи. Возможно, в пятерку по скорости мы входим, но не могу быть уверенным, что входим в тройку лидеров. Продукты и сервисы наших программистов настолько различны и специфичны, что интегрировать их в единое целое не представляется возможным. Правда, меня иногда обвиняют, что трачу много денег на разработчиков.
— Сколько их сегодня?
— У нас три команды программистов. С одной из них подписан стратегический договор и они реализуют арбитражных и котировальных роботов по опционам только для нас. Они создают удобный интерфейс, а при торговле большим количеством инструментов очень важна визуализация. Другая компания обслуживает еще с десяток брокерских компаний, они делают стратегии по арбитражу с фьючерсом. Их задача — скорость. С третьей — партнерские отношения: мы предлагаем свои стратегии, а они детализируют техзадание и предоставляют программистов. С ними быстро внедряются любых новые идеи алгоритмов. Права на использования программного продукта — совместные.
— Какие стратегии для роботов вы применяли в начале пути ?
— Одной из основных задач роботов в то время было анализировать, где в стакане появляется крупный объем и начинается активизация торгов или где происходят сделки по ценам, сильно отличающимся от расчетных. В 2002 году мы сделали презентацию робота-перехватчика, но не хотели сами его создавать. В старые времена было очень много ошибочных заявок, и на их перехвате можно было зарабатывать больше, чем любой скальпер. Мы не стали реализовывать «перехватчика», так как количество негатива и обид было бы запредельным. Но после нашей презентации несколько человек его реализовали и гордились тем, что зарабатывают огромные деньги практически на безрисковых стратегиях. Перехватчик не занимался управлением опционных портфелей, купив ниже рынка, он сразу выставлял встречную заявку близко к расчетным ценам, чтобы зафиксировать свою прибыль и закрыться. Поэтому мы, видя, что и где он купил, могли выставить заявку по ценам, близким к расчетным, и зарабатывали на перехватчиках свою арбитражную разницу.
— Существовала ли вероятность того, что попросят возвратить средства при ошибке?
— Перехватчики 2004–2006 годов были клиентами одной из брокерских компаний и никому ничего не возвращали. Разумеется, их очень не любили. Если же ошибка совершалась крупным участником рынка и контрагентом был тоже профучастник, то существовало джентльменское соглашение о возврате половины суммы убытка.
— А вы когда-нибудь совершали ошибки?
— Разумеется. Ошибки бывают у всех. Создавая в «Олме» опционного робота, программисты некорректно реализовали формулу расчета опционных премий. Расчет времени до экспирации был сделан с точностью до дня, и, стартовав в последний день обращения контракта, робот посчитал количество дней до экспирации равным нулю. В итоге все премии опционов превратились в ноль. За несколько секунд, пока ошарашенный трейдер выключал робота, мы продали огромное количество опционов по минимальной цене.
— Удалось вернуть?
— Я как раз собирался праздновать свой день рождения и был сильно огорчен таким «подарком». Я начал звонить на биржу, всем известным мне опционным трейдерам и маркетмейкерам — просил содействия в компенсации убытков. После этого в течение всего дня мне отзванивались трейдеры разных компаний и говорили, кто и сколько готов вернуть. Радовал даже не масштаб возвращенных денег, а обратная связь с рынком и отношение людей. Позже руководители двух питерских компаний признались, что на трейдеров было оказано давление с целью заблокировать возврат денег, но ребята просто успели нажать кнопки быстрее, а чуть позже — приехали ко мне в ресторан с поздравлениями.
— Сколько вернули в процентах?
— Около 70% от убытка. На тот момент для портфеля это было существенно. А для меня лично сам факт возврата был лучшим подарком.
— Насколько большим был ваш объем сделок по опционам?
— В сравнении с крупными домами объем отличался на два порядка. Мы были первыми маркетмейкерами на опционах на индекс РТС, для рынка мы котировали 100 лотов индекса при средней сделке в 20–50 лотов. Когда приходили крупные дома, то приносили заявки 5 тыс. лотов сразу. Поэтому сравнивать себя с крупными игроками смешно, а соревноваться — очень опасно. Строить портфель на основании получаемых крупных заявок по ценам лучше рынка — было выгодно, пусть и рискованно.
— Какие компании были основными игроками на опционах в России?
— Их много, но первыми среди них были «Ренессанс», «Тройка» и «Открытие».
— С топ-игроками сложно торговать? Они же знают больше...
— Разумеется. Иногда я чувствовал себя Маугли среди слонов: если не успеешь уйти в сторону — окажешься просто мелким недоразумением на их пути. Несмотря на кажущуюся халявность получаемой иногда сделки, необходимо было выровнять риски портфеля и постараться перераспределить полученный объем по всему рынку, по другим страйкам опционов. Получив сделку от крупного участника по ценам лучше рынка, нет никакой уверенности, что ты успеешь закрыть ее с прибылью до начала резкого движения базового актива и изменения уровня волатильности.
Но, к примеру, во время кризиса 2008–2009 годов стратегии клиентов крупнейших брокерских домов значительно отличались. Одни торговали опционами около центрального страйка, а другие — опционами вне денег. Это позволяло создавать вокруг их операций большой портфель. Я упомяну Романа Сарычева (управляющий директор «Ренессанс Капитал» — прим. FO). Он говорил: «Андрей, плюс 5% волатильности — и я тебе твой объем отдам всегда». Только так я мог представить размер своих стопов и прикинуть стоимость экстренного закрытия наших портфелей в случае негативного (для нас) движения рынка. По сути, Сарычев был единственным гарантом для маркетмейкеров в 2007–2009 годах, предоставляя стредлы по адекватным ценам. Хотя само понятие адекватности в то время было весьма условным и могло существенно меняться даже в течение одного дня.
— Почему существенная доля опционных сделок идет не в основном режиме?
— Более 90% крупных сделок идет только в адресном режиме, так как их цены могут отличаться от текущего уровня цен биржевого стакана.
— Фьючерсы вы не торгуете?
—Я не могу понять, как торговать инструментом, у которого прибыль и убытки 50 на 50. Для меня это какое-то кощунство. В опционах при правильном построении портфеля соотношение между прибылью и убытком где-то один к двум, один к трем или один к пяти.
— Отличаются ли маркетмейкеры сегодня и до кризиса?
— Маркетмейкеры 2001–2007 годов — это скорее управляющие портфелями. Их котировки часто были смещены вверх или вниз относительно теоретических цен, исходя из конкретного интереса управляющего и его взгляда на рынок. Сейчас основная задача маркетмейкера — выжить внутри спреда и не пытаться играть против рынка. Раньше управляющий мог создать портфель на тысячи и десятки тысяч лотов индекса. Сейчас у маркетмейкера нет задачи набрать объем, их цель как раз противоположная — минимизация портфеля. Маркетмейкерами с 2010 года стали скорее скальперы.
— Как вы относитесь к тому, что маркетмейкеры в моменты резкого изменения рынка снимают свои котировки?
—Это происходит потому, что убытки одного дня могут легко перекрыть всю прибыль одного или двух предыдущих месяцев. И маркетмейкеры, разумеется, снимают свои котировки в момент экстрима. Главная задача маркетмейкера — выжить самому. Он наемник, а не спонсор биржи. В каждом из договоров есть право не выполнять свои функции определенный процент времени или какое-то количество дней в месяц.
— Чем вызвано появление такого правила?
— В 2009 году руководство биржи приняло решение возрождать рынок мелких участников. Маркетмейкерам было предложено в пять раз сократить объемы в котировках и сузить спреды, что создало бы ликвидность для ритейла. Эта стратегия спасла рынок, и доля мелких счетов стала увеличиваться. Но так как риски маркетмейкеров при этом существенно сокращались, биржа начала планомерно уменьшать и размер вознаграждения. За последние восемь лет он упал почти в десять раз. Раньше это был бизнес, окупающий фондирование, сотрудников и роботов, а сейчас он подходит лишь для тех, кто уже имеет роботов и не входит в рынок с нуля. Просто основная задача компании — получение прибыли. У нас были десятки договоров, но за последний год мы разорвали большинство из них. Хотя мы не стремимся выйти из этого сегмента рынка.
— Какова ваша основная стратегия?
— Торговля на опционах вне денег. До кризиса 2008 года они пользовались спросом со стороны хеджеров. Сегодня в России опционный рынок — это рынок скальперов, поэтому только в Америке я отрабатываю новые стратегии и потом реализую их здесь. Одно время в России были «сверхтяжелые хвосты», то есть волатильность опционов вне денег была очень высокой относительно центра. Нигде в мире такой кривой волатильности не наблюдалось. С точки зрения любого современного опционного трейдера, ожидаемая волатильность была существенно выше исторической.
— Поделитесь, какие стратегии актуальны сегодня?
— Моей любимой стратегией всегда была торговля пропорциональными спредами. По ней мы торговали последние пять — семь лет. Потом поменялся рынок, снизился уровень волатильности и угол наклона кривой волатильности, соответственно поменялся профиль риска и график переоценки портфеля. В конце 2013 года она перестала приносить прибыль. И это стало шоком. Месяцы ушли на поиск новой стратегии.
— Вы ее нашли? Как она называется?
— Она напоминает обычный Risk reversal. Раньше мы использовали симбиоз двух стратегий — пропорциональные и диагональные спреды; ну а теперь — трех. К спредам добавили Risk reversal. У стратегий есть более-менее формализованный вход, но нет единого понятия формализованного выхода. И уж тем более нет четкого регламента, что делать при резком движении рынка в сторону открытого риска и в случае роста волатильности. Оперативное управление опционным портфелем как раз и является самым большим ноу-хау.
— А рекомендация всегда продавать опционы работает?
— Нет, так же как и рекомендация всегда покупать опционы. Опционные стратегии — это комбинация купленных и проданных инструментов. И правильный подбор пропорций различных сроков, различных страйков, баланс греков — и есть гарантия успеха на этом рынке.
— В США и в России применяются одинаковые стратегии?
— В России, к сожалению, большинство стратегий невыполнимы, потому что нет такого количества различных сроков и достаточного количества ликвидных страйков. Здесь применяются более простые стратегии.
— Какие терминалы используются в России и за рубежом?
— В разное время у нас было 5–8 различных торговых платформ. В России мы торгуем через Quik, а вот на Западе мало что подходит. В популярных западных программах можно вытащить в одном блоке всего несколько страйков и запустить достаточно примитивное моделирование портфеля и/или сценариев изменений кривой волатильности. Но эти платформы плохо приспособлены для анализа сразу 20 или 30 страйков и нескольких разных опционных портфелей. Для анализа опционного рынка, моделирования портфелей, прогона стресс-тестов мы применяем собственный софт.
— Какими инструментами вы торгуете?
—Любимым контрактом всегда, на всех биржах и рынках были только фондовые индексы.
— Можно ли управлять портфелем без глубокого изучения деятельности компании или отрасли?
—Мы принципиально стараемся не играть в направленные стратегии — на повышение или понижение. Если разделить весь рынок на пять направлений — сильный или умеренный рост, боковик, слабое или сильное падение, то обычно сбалансированный опционный портфель перекрывает три направления из пяти.
Задача опционного управляющего — создать портфель на типовые сценарии. Потом все новости и события делятся на те, которые влияют на позицию, или нет.
— Вы трактуете рынок только с точки зрения роста и падения волатильности?
— Событие или приводит к росту волатильности, или нет. Рынок либо в боковике, либо идет на пробой. Остальное уже вторично и менее важно.
— Что вам необходимо запустить в России?
— В первую очередь необходимо запустить торговлю комбинациями опционов — это позволит в форс-мажорные дни существенно сократить риски и не останавливать торги. Все голосовые дески в России торгуют не опционами, а комбинацией опционов. Это либо Call и Put, либо опцион плюс хеджирующий фьючерс, то есть мало кто торгует опционами с открытым риском. Торгуя комбинацией опционов, трейдер чувствует себя в разы более комфортно, независимо от локальных движений рынка. Он торгует закрытую временно-нейтральную к рынку стратегию. Имея систему для торговли дельта-нейтральными стратегиями, многие смогли бы сократить риски, например при форс-мажоре 3 марта.
— Из-за украинских событий вы пострадали?
— Результат таких воздействий показывает, что в рынке очень легко может пропасть ликвидность, а рост волатильности может быть страшен, нелогичен и ничем или никем не ограничен. Ситуация 3 марта затронула многих трейдеров. Одновременное резкое падение рынка, многократное увеличение требований гарантийного обеспечения и рост волатильности — это был сильный удар по любой опционной позиции, построенной от продажи опционов.
— Есть ли у вас разногласия по каким-то вопросам с Московской биржей?
— На мой взгляд, нужно совершенствовать институт маркетмейкинга. Для стабильной работы его вознаграждение должно быть выше, а методика расчета и график выплат вознаграждения — существенно жестче. Тогда маркетмейкер будет готов нести определенные риски и не снимать свои котировки в начале любого резкого изменения рынка.
— Какой вариант вознаграждения вам ближе?
— Раньше были договоры маркетмейкеров с разной методикой оплаты. Они отличались объемами, спредами и размером вознаграждения. Но игра в демократию и гласность, модная в последнее время на бирже, обернулась проблемой, и именно попытки сделать одинаковые условия для всех и привели к потере ликвидности. Биржа часто ставит крупного участника и частного инвестора в одни и те же условия, что некорректно и бессмысленно. Крупный может котировать большой объем широким спредом, а частный трейдер — непрерывно котировать узкие спреды и небольшие объемы. Здесь нет универсальности. В рынке должны быть и те и другие.
— Что бы вы посоветовали начинающим трейдерам? Стоит ли стартовать с опционов?
— Конечно стоит. Одна из самых простых задач — торговля купленными стредлами, спредами, то есть торговля стратегиями с ограниченным риском и с формализованным управлением.
Фото: Игорь Генералов